Стихотворение «Дом» написано Беллой Ахмадулиной в 1974 году, и посвящено художнику Борису Мессереру. В его основе лежат впечатления Ахмадулиной от посещения мастерской Мессерера в Москве.

Тема стихотворения — воспоминания лирической героини о том, как однажды она словно заново открыла для себя обычный московский дом, полюбив его обитателей.

Композиция стиха двухчастная. В первой части описаны впечатления от посещения дома и знакомства с жильцами. Во второй части звучит размышление о силе любви, способной изменить взгляд на мир. Заключительные строки снова возвращают читателя к теме воспоминаний. Лирическая героиня вспоминает, как она влюбилась в этот дом, когда однажды проходила мимо него зимним вечером. В квартире художника ее поражают необычные старинные вещи. Они вызывают у героини чувство родства с этими предметами. В финале Белла Ахмадулина подводит итог, и говорит о том, что любовь благотворно влияет на душу человека, делая его добрее.

По жанру это лирическое стихотворение с элементами исповедальности. Интонация эмоциональная, взволнованная, с лирическими отступлениями. Из средств выразительности Белла Ахатовна использует многочисленные эпитеты («бесхитростный прилив», «престарелый лифт»), сравнения (дом «набит, как детская копилка»), олицетворения, анафоры («как сердце…», «как добр…»), риторические вопросы, обращения, контраст в описании прошлого и настоящего. Основная мысль — любовь, сочувствие и доброта раскрывают в обычном и привычном нечто возвышенное и прекрасное.

Наш краткий анализ, историю создания и полный текст стиха, читайте в материале. Иллюстрация к стиху художника Владимира Качанова.

Дом

Борису Мессереру

Я вам клянусь: я здесь бывала!
Бежала, позабыв дышать.
Завидев снежного болвана,
вздыхала, замедляла шаг.

Непрочный памятник мгновенью,
снег рукотворный на снегу,
как ты, жива на миг, а верю,
что жар весны превозмогу.

Бесхитростный прилив народа
к витринам – празднество сулил.
Уже Никитские ворота
разверсты были, снег валил.

Какой полет великолепный,
как сердце бедное неслось
вдоль Мерзляковского – и в Хлебный,
сквозняк – навылет, двор – насквозь.

В жару предчувствия плохого
поступка до скончанья лет –
в подъезд, где ветхий лак плафона
так трогателен и нелеп.

Как опрометчиво, как пылко
я в дом влюбилась! Этот дом
набит, как детская копилка,
судьбой людей, добром и злом.

Его жильцов разнообразных,
которым не было числа,
подвыпивших, поскольку праздник,
я близко к сердцу приняла.

Какой разгадки разум жаждал,
подглядывая с добротой
неистовую жизнь сограждан,
их сложный смысл, их быт простой?

Пока таинственная бытность
моя в том доме длилась, я
его старухам полюбилась
по милости житья-бытья.

В печальном лифте престарелом
мы поднимались, говоря
о том, как тяжко старым телом
терпеть погоду декабря.

В том декабре и в том пространстве
душа моя отвергла зло,
и все казались мне прекрасны,
и быть иначе не могло.

Любовь к любимому есть нежность
ко всем вблизи и вдалеке.
Пульсировала бесконечность
в груди, в запястье и в виске.

Я шла, ущелья коридоров
меня заманивали в глубь
чужих печалей, свадеб, вздоров,
в плач кошек, в лепет детских губ.

Мне – выше, мне – туда, где должен
пришелец взмыть под крайний свод,
где я была, где жил художник,
где ныне я, где он живет.

Его диковинные вещи
воспитаны, как существа.
Глаголет их немое вече
о чистой тайне волшебства.

Тот, кто собрал их воедино,
был не корыстен, не богат.
Возвышенная вещь родима
душе, как верный пес иль брат.

Со свалки времени былого
возвращены и спасены,
они печально и беззлобно
глядят на спешку новизны.

О, для раската громового
так широко открыт раструб.
Четыре вещих граммофона
во тьме причудливо растут.

Я им родня, я погибаю
от нежности, когда вхожу,
я так же шею выгибаю,
я так же голову держу.

Я, как они, витиевата,
и горла обнажен проем.
Звук незапамятного вальса
сохранен в голосе моем.

Не их ли зов меня окликнул,
и не они ль меня влекли
очнуться в грозном и великом
недоумении любви?

Как добр, кто любит, как огромен,
как зряч к значенью красоты!
Мой город, словно новый город,
мне предъявил свои черты.

Смуглей великого арапа
восходит ночь. За что мне честь –
в окно увидеть два Арбата:
и тот, что был, и тот, что есть?

Лиловой гроздью виснет сумрак.
Вот стул – капризник и чудак.
Художник мой портрет рисует
и смотрит остро, как чужак.

Уже считая катастрофой
уют, столь полный и смешной,
ямб примеряю пятистопный
к лицу, что так любимо мной.

Я знаю истину простую:
любить – вот верный путь к тому,
чтоб человечество вплотную
приблизить к сердцу и уму.

Всегда быть не хитрей, чем дети,
не злей, чем дерево в саду,
благословляя жизнь на свете
заботливей, чем жизнь свою.

Так я жила былой зимою.
Ночь разрасталась, как сирень,
и все играла надо мною
печали сильная свирель.

Был дом на берегу бульвара.
Не только был, но ныне есть.
Зачем твержу: я здесь бывала,
а не твержу: я ныне здесь?

Еще жива, еще любима,
все это мне сейчас дано,
а кажется, что это было
и кончилось давным-давно…